Мерлин просыпается от собственного стона, морщится, открывает глаза. Стены белые. Потолок белый. Кровать жёсткая. В кои-то веки вокруг никого.
Он трёт виски, вздыхает, раздумывая, что не плохо бы прибавить обезболивающее, быстро сообразив, смеривает взглядом мешочек капельницы. Примерно половина, значит, ещё с пол-часа у него есть. Можно и потерпеть. Всю свою жизнь до этого момента Мерлин холил и лелеял репутацию замкнутого язвительного буки, с которым ни у одного ментально здорового человека и мысли не возникнет откровенничать. Но сейчас, здесь, с тех пор, как он пришёл в себя в больничной палате при штабе стейтсменов, ситуация слишком резко изменилась. Сказать по чести, Мерлину просто хочется полежать в тишине, немного привысив дозу обезболивающего, словить ощущение лёгкости и равнодушия к собственной травме, пьяно посмеяться над дурацким сочетанием букв в слове «ампутация» и от души пожалеть себя. Он не из тех, кто станет делиться переживаниями со всеми подряд, ему нужно пережить потерю обеих ног самостоятельно, пусть сейчас она и кажется концом света. Конечно, он справится, естественно, грусть пройдёт вместе с болью. Да и, в общем-то, свои проблемы переживать в одиночестве, или, в крайнем случае, с личным психотерапевтом, Мерлин считает элементарно вежливым... но, видимо, только Мерлин.
Дальше